У Булата Окуджавы, прошедшего Великую Отечественную, есть для сегодняшнего дня мудрые слова: «Нынче матери все, словно заново, всех своих милых детей полюбили…» Мы спасаем от войны своих детей. Готовы заплатить любую цену. Но матери сыновей, погибших в Афгане и Чечне, уже заплатили втройне. И сколько ещё придётся заплатить?
Что мы убитые с тобой,
Они до смерти не поверят…
У Галины Викторовны Калашниковой сын Анатолий ушёл по призыву в 18 лет 28 июня 95-го… Служил в Рязани. Домой писал: «Всё хорошо…»
Потом письма прекратились. Приходит мать в военкомат, а ей говорят, что Анатолий в командировке, военных действий нет… Он был тогда разведчиком штурмовой роты…
И наконец 21 июля 96-го получила Галина Викторовна короткое, на клочке бумаги, письмо из Грозного. И уже никогда не забыть ей этих слов: «Мама! Как бы выбраться мне из этого ада…»
С тех пор тревога за сына лишила её покоя.
Вдруг в газете «Труд» за 6 сентября публикуют списки погибших, в них значится – Калашников А.А.
11 сентября мать с отцом позвонили в Тулу, но там их уверяли, что все нормально: «Жив, здоров!..»
Пишут в «Труд» корреспонденту: «Почему он погиб?». Нет ответа. 26 сентября поехал отец солдата в Ростов. Ему вынесли несколько косточек, бинты в крови…
Звонит в Кострому: «Не могу взять. А вдруг не наш…»
Вот тогда-то Галина Викторовна решает, что надо ехать в Чечню.
Осень 96-го. Идёт к Грозному поезд, полный таких же матерей со всей России… Мать спрашивает в вагоне: «Где «150-й городок»?». Ей отвечают, что это в самом Грозном, у площади Минутка, и советуют прыгать на ходу: идёт бой, а на вокзале могут «встретить» боевики… В «городке» Галину Викторовну приводят к командиру дивизии. Тот посылает её матом: «На какой … она приехала сюда, её сын находится в ростовском «холодильнике»». Не захотел разговаривать. Мать сумела ответить: «Я сейчас возьму автомат, и вы поймёте, что такое потерять сына. Почему не уберегли?!» Командир не ответил и не извинился, а послал к заму – разобраться с Калашниковой. Тогда она ещё просто не видела вокруг себя сотен матерей, отцов, братьев, сестёр, обезумевших от горя, таких же, как она…
Через две недели начался обратный путь: с военной колонной. Русских матерей посадили в БТРы, а солдатики-«дембеля» ехали наверху. Было страшно за них.
На привалах они спали в разрушенных домах, на снарядах. Солдаты делились с ними сухариками: «Мамы… Вам не холодно?» Когда нужно было сесть в поезд Моздок-Ростов, ребята купили билеты, посадили матерей…
– Как звать-то вас?
А они:
– Да никак. Зовите просто – сынки.
Поезд пошёл, они матерей всю ночь оберегали.
Позже по телевидению сообщили, что следующий поезд на Ростов боевики расстреляли…
В Ростове Галина Викторовна сразу пошла в 124-ю лабораторию. Народу – тьма. И вдруг она слышит: «Есть кто из Костромы?» Это была Ирина Леонидовна, мать Олега Рыжакова, бесследно сгинувшего в Чечне. Так посреди ростовского ужаса встретились две матери из Костромы.
Вместе ходили они по вагонам. Всякий раз спрашивали: «Куда?» Называли пароль: «Груз-200»… Их пропускали. Лежат не чьи-то, а наши мальчики на стеллажах, у каждого – своя бирка, свой порядковый номер: «Лучше этого не видеть. Суматоха. Запах душераздирающий». Пока часовой отвернулся, мать – в другой вагон… А их – двадцать три.
Видели, как одна из матерей упала в обморок, узнав своего Ванюшку… Сдала Галина Викторовна кровь в лабораторию, оставила фотокарточки, медицинские справки, поехала назад. А Ирина Леонидовна осталась в Ростове, сына своего она узнала по спортивному трико. Его, как рассказывали, раскопали после расстрела, отправили в «холодильник»…
А для Галины Викторовны потянулись долгих четыре года. Тяжкие годы. Хождение по военкоматам, встречи и проводы на вокзалах, звонки в Ростов по два раза в месяц, письма матерям сыновей, служивших в Чечне, запросы в газеты и журналы, звонки в приёмную Ельцину, отсылка писем и фото через чеченцев в Чечню…
Писала мать и генералу Лебедю. Тот ответил, что окажет помощь. Галина Викторовна с улыбкой ласковой и гордой говорит: «Хорошо, что был ответ!»
Не верила, что сын погиб. А вдруг? Ведь были же случаи, когда и через десять лет возвращались ребята домой…
Начался 2001 год. В Ростове был человек, который «занимался Толиком». И опознали его по этой фотографии, по этой улыбке: зубы вошли «зуб в зубчик!».
16 февраля в годину своего отца – фронтовика Великой Отечественной поехала мать с мужем своим Сашей за сыном.
Опять Ростов, опять лаборатория. Военные встретили «честь по чести», очень много бумаг, но всё четко, без той неразберихи 96-го…
… Толика повёз в Кострому сопровождающий из части…
В начале марта состоялись похороны.
Мать с отцом попросили, чтобы его похоронили на Аллее «афганцев». «На Аллее славы…» – добавила Галина Викторовна.
… Более 150 человек пришли, много было «афганцев». «Всем добрым людям – большое родительское спасибо», – говорит мать.
Пошёл слух, что в Ростове не хотят люди «вагонного кладбища» – плохая экология, были предложения сделать братскую могилу. Но ездить туда дорого. И матери решили, что пусть будет единый мемориал в Москве: «Так ближе». В основном все погибшие из русской провинции.
С 23 по 26 апреля шли захоронения погибших в 1-й чеченской войне. 230 неизвестных солдат.
Люди приезжали со всей России. Одна мать приехала из деревни, где нет электричества. Федеральные власти и руководство Ногинского района организовали похороны достойно. Но шесть «Икарусов» с матерями и родственниками уезжали каждый день в Ногино от Васильевского спуска. Лежат в земле ребята, павшие в 94-96-м. Освободились вагоны в Ростове, но стоят другие – еще с 97-го и дальше…
Поехала в апреле в Москву и Галина Викторовна. Вот она на снимке вместе с Людмилой Котовой из Челябинска. Её сын Володя сгорел заживо. Он был водитель, а Толик – стрелок. Матери из писем ребят узнали, что те дружили. Теперь – матери вместе… А их дети… «Если б не узнала я раньше, – говорит Галина Викторовна, – то Толик был бы «неизвестным», лежал бы в могиле под Москвой»…
Семёнов А. Пароль «Груз-200» // Костромской курьер. 2001. 14-20 августа. №28 (47). С. 4.
